О работе:
Морская стихия провоцирует живописцев на создание именно романтических образов. Отзвуки романтизма звучат даже у импрессионистов и постимпрессионистов, очень любивших писать море.
В России — это одно из любимейших произведений отечественной живописи, растиражированное в миллионах (если не миллиардах) экземпляров репродукций. Причем огромная популярность пришла к нему сразу же после его первого показа широкой публике, состоявшегося осенью 1850 года в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Поток людей, желавших тогда взглянуть на «Девятый вал», не иссякал, многие ходили смотреть его по несколько раз, и это чем-то напоминало случившееся шестнадцатью годами раньше паломничество к «Последнему дню Помпеи» Брюллова. Вообще, Брюллова не случайно записывают в прямые учителя Айвазовского, хотя в Академии последний посещал совсем другую мастерскую. Многое роднит этот шедевр с брюлловской «Помпеей» — обе картины явили собой высший расцвет романтизма в русском изобразительном искусстве. Вскоре пришли другие времена, когда «страсти роковые» перестали пользоваться популярностью, уступив место «правде жизни». Айвазовскому немало досталось от новейшей критики, но даже её апологет, В. Стасов, неизменно признавал, что «маринист Айвазовский по рождению и по натуре своей был художник совершенно исключительный».
В русской живописи Айвазовский с его неизменным предпочтением, отдаваемым «морским» сюжетам, совершенно уникален, несмотря на то, что XIX век подарил немало прекрасных марин, созданных в разных странах и в разных стилях. Старшим современником Айвазовского был великий английский пейзажист Тёрнер, тоже написавший множество «бурь» и «кораблей». Сближали его с Айвазовским и эксперименты с «романтически» яркой палитрой, со световыми и цветовыми эффектами, виртуозное мастерство в изображении прозрачной воды — всё это, в конце концов, сделало Тёрнера одним из предвестников импрессионистов, пристально изучавших его работы. При этом «содержательно» работы импрессионистов (и наследовавших им постимпрессионистов, более озабоченных «технической» стороной дела) существенно отличались от картин романтиков — импрессионисты стремились запечатлеть сиюминутное впечатление, и для этих попыток изменчивое море представляло благодатнейшую почву. Впрочем, романтическая взволнованность «дышит» и в их маринах, а иначе и не могло быть — к морской стихии невозможно относиться равнодушно, повышенная эмоциональность тут неизбежна.
Волна
Гребень девятого вала грозно поднимается над людьми, пытающимися спастись на обломках корабля. По древним морским поверьям, в идущих одна за другой во время шторма волнах, самой мощной и страшной становится каждая девятая — отсюда и название.
Солнце
Как и в большинстве «штормовых» образов Айвазовского, здесь присутствует солнце — оно упрямо разрывает завесу туч и водяной пыли, обещая ясный день и спасительное умиротворение стихии. И красок тут Айвазовский-романтик опять же не жалеет.
Вода
Волнующаяся вода блестит, отражая солнечные лучи. Автор, стремительно нанося мазки (Айвазовский написал «Девятый вал» за одиннадцать дней, не изменив своему правилу импровизационной «скорописи»), словно любуется своим созданием — зритель, ощущая это, ещё меньше верит в «трагизм» представленного сюжета.
Люди
Люди, выжившие после штормовой ночи, отчаянно борются со стихией. И хотя
девятый вал нависает над ними, грозя им гибелью, полотно, скорее, «красиво», нежели «трагично», — в этом опять же звучит явный звук академизма. То же ощущение, к слову, характерно и для брюлловского «Последнего дня Помпеи».
Колорит
Один из принципов романтизма — выражение эмоций посредством цвета — строго выдерживается Айвазовским. Картина написана самыми яркими красками палитры, включая в себя разнообразные оттенки зелёного и синего (вода), жёлтого, розового и лилового (небо).
Композиционная точность
Айвазовский мастерски выписывает ярящуюся пену девятого вала. Если мы шестью линиями (тремя горизонтальными и тремя вертикальными) разделим всю картину нл девять равных фрагментов, то верхушка девятого вала придётся на точку пересечения левой вертикальной и нижней горизонтальной линии. Столь чёткое построение композиции свидетельствует о хорошо усвоенных «академических» уроках.
Во времена господства социальной критики (и социального искусствоведения в том числе), придумавшей деление романтизма на романтизм реакционный и романтизм прогрессивный, не однажды предпринимались попытки истолковать «Девятый вал» как политическую аллегорию. При этом вспоминалась и волна революций, в 1848 году пронёсшаяся над Европой, и общее «похолодание» российской жизни в конце 1840-х годов, и безвременная смерть Белинского, с большой симпатией относившегося к творчеству Айвазовского, и итальянские события... Впрочем, всё было шито белыми нитками, и автор «Девятого вала» к этим построениям, по большому счёту, не имеет никакого отношения.
Он не играл в аллегорические игры, а просто был влюблён в стихию, в шторм, в бурю. Морскую бурю он — человек, всю жизнь проживший рядом с морем, — знал не понаслышке. Любопытно одно признание живописца. В 1844 году корабль, на котором он плыл из Англии в Испанию, попал в страшный шторм — после этого в европейской прессе появились сообщения о гибели к тому времени уже прославившегося художника. К счастью, эти сведения оказались ошибочными. Впрочем, поволноваться пассажирам судна действительно пришлось немало. Многие обезумели от страха — но не Айвазовский: в нём, по его собственному признанию, «страх не подавил способности воспринять и сохранить в памяти впечатление, произведённое бурею, как дивною живою картиною».
«Девятый вал» представляет собой типичное романтическое противопоставление «Человека» и «Стихии». Последняя страшна своей неразумной силой, но вместе с тем прекрасна. Технику создания подобной «прекрасности» и попытался раскрыть Айвазовский, обратив своё внимание на левый нижний фрагмент картины.
Сюжетно картина Айвазовского «Волна» (1889) почти повторяет «Девятый вал», но колористическое и эмоциональное решение этих полотен совершенно разнится.
